Автор проекта

Александр Соколов

alexander-falke@yandex.ru

Выпускник Марийского государственного университета. Историк, археолог, этнолог, журналист.

Старший научный сотрудник Центра археолого-этнографических исследований МарГУ.

«Блажен, кто память предков чтит»

(Гёте)

СКАЗКИ ДЛЯ МАЛЕНЬКОГО СЕРЁЖИ / Навстречу 125-летию С.Г. Чавайна

Навстречу 125-летию С.Г. Чавайна

К.А. Четкарев и С.Г. Чавайн

СКАЗКИ ДЛЯ МАЛЕНЬКОГО СЕРЁЖИ

Чьи это сказки

Поводом для этой публикации стала находка в домашнем архиве моего отца – фольклориста и этнографа Ксенофонта Архиповича Четкарева – тонкой ученической тетрадки с записями пяти сказок на марийском языке.

На вид тетрадка больно уж неказиста – тертая, мятая. Строки на обложке зачем-то измазаны чернилами, заштрихованы карандашом. А над скрытым текстом, дабы окончательно всех запутать, отец еще и расписался.

Верхнюю строку все-таки разобрал: «Анисимова, Татьяна Анисимовна». Хм, славная сказительница, ее сказки опубликованы. Но за что же мой отец ее так? Однако все встало на свои места, когда, применив кое-какие хитрости, я через пару дней прочел и оставшиеся зачерненные строки: «Чавайн, Татьяна Анисимовна, дер. Чавайнур, Аринского сельсовета».

Вот так-так! Выходит, знаменитая Анисимова – это и не Анисимова вовсе? Лично для меня это стало новостью. Да и от чужого глаза отец правду пытался скрыть. Даже машинописный экземпляр тех же сказок подверг экзекуции. Поверх подлинной фамилии – Чавайн – чернилами вписал тот же псевдоним «Анисимова». Причем вписал так, что прежнее имя уже не прочтешь. А месту действия – деревне Чавайнур присвоил имя соседнего населенного пункта – Карамас. Впрочем, тут он ошибся: на карте есть Большие и Малые Карамасы (именно в Малых Карамасах и жила когда-то Анисимова-Чавайн), а вот мест с названием Карамас нет.

Добавлю, что точно та же операция проделана во всех текстах К.А. Четкарева, касающихся этой сказительницы. Везде она «поменяла» фамилию, а настоящая тщательно вымарана.

Конспирация? Именно! И вызвана она, наверняка, тем, что Татьяна Анисимовна – это мать писателя Сергея Григорьевича Чавайна, репрессированного в 1937 году.

Получается, что, поступая так, К.А. Четкарев спасал сказки от неведомых недругов. Спасал и Татьяну Анисимовну как замечательную сказительницу.

Кстати, если в тетради – действительно оригинал полевой записи сказок (а в этом нет никаких сомнений!), то тетрадь следовало в свое время сдать в архив Марийского научно-исследовательского института. Ведь именно МарНИИ устраивал тогда фольклорные экспедиции, значит ему, по праву, и владеть записями. Но тетрадь не была сдана, и возникает вопрос: почему? Ответ, на первый взгляд, напрашивается сам собой: тетрадь в архиве в те дни должны были обязательно уничтожить. Как истребляли, начиная с 1937 года, всё, что хоть как-то связано с именем С.Г. Чавайна. Но не будем спешить с выводами.

Скажем лишь, что сразу после ареста С.Г. Чавайна даже поселение, созданное им в 1926 году (первоначально – его личный хутор), было переименовано в Шырканур.

Вот так опальная тетрадка без имени и названия пропала в бумагах собирателя сказок К.А. Четкарева. На долгие годы она как бы перестала существовать.

А на сцену вышла никому на тот момент не известная сказительница Т.А. Анисимова.

Как же впервые были записаны эти сказки? И какими ветрами занесло моего отца в Чавайнур, в семью С.Г. Чавайна? Ответы ищу в архиве.

Сбросить классика с корабля современности?

Если верить бумагам, то недолгая дружба двух деятелей культуры – молодого фольклориста и этнографа Ксенофонта Четкарева и маститого, всеми признанного писателя Сергея Григорьевича Чавайна – в середине тридцатых годов прошлого века началась нестандартно – с их серьезной размолвки.

Первым масла в огонь подлил К. Четкарев. Набравшись без меры марксистских догм и бог весть что возомнив (еще бы: в свои 24 года он уже побывал директором Марийского Государственного театра, а, кроме того, успел создать и возглавить Марийский техникум искусств), аспирант МарНИИ Ксенофонт Четкарев выступил в официозном журнале «МАО» («Марийская автономная область») с громкой статьей «Марийский театр и драматургия» («МАО», 1934, №6-7, с. 22-34). В статье всем кому можно и нельзя досталось на орехи. Но больше всего, как полагает сам автор, - С.Г. Чавайну. Его наш критик заклеймил ни много ни мало… националистом. Так, во всяком случае, он сам настаивает.

Демонстрируя, то, как он в своей статье порицал драматурга, К.А. Четкарев пишет в одном из писем 1938 года (цитирую без изъятия):

«Статью "Марийский театр и драматургия" я написал весной 1934 года. Это был первый мой труд научно-исследовательского характера. Прежде чем его написать, я проработал несколько статей по национальному вопросу тов. Сталина. Путем детального анализа драм Чавайна "М?кш отар" и "Мари рито" я прихожу к определенному выводу, что "не поняв этих замечательных слов тов. Сталина, дающих ключ к пониманию тогдашнего общественного движения среди мари, ни в коем случае нельзя составить понятия о "глубоко народном" смысле события, взятого в основу пьесы Чавайна. Чтобы понять это, надо быть не буржуазным националистом, а пролетарским интернационалистом". И дальше требую от драматических писателей: "Надо, чтобы наша художественная драма правильно освещала политику партии в национальном вопросе и воспитывала массы в духе интернационализма". Вот основной политический вывод после разбора драм Чавайна».

Да, витиевато. Но, скажите, где тут удар по С.Г. Чавайну? Я, признаться, его не вижу.

«В качестве справки скажу, - продолжает в том же письме К.А. Четкарев, - что термин "буржуазный националист" никем тогда в литературе о мари не употреблялся, вместо него был "узкий национализм", точно так же как и "глубоко народный" смысл национального движения в период демократической революции. Эти термины я взял у тов. Сталина».

Вот и все доводы автора. Но и здесь обвинения нет!

Какую же конечную цель преследовал своей статьей К.А. Четкарев? Может, он жаждал крови С.Г. Чавайна? О, нет и нет! Документы показывают: молодой критик всего-то и хотел, что направить любимого им писателя на «путь истинный». А в статье его было что угодно, но только не было собственно критики С.Г. Чавайна.

Но если дело обстояло именно так, то как объяснить то, что произошло дальше? Несмотря на дружественный характер статьи, С.Г. Чавайн, согласно бумагам, все же обиделся на нее и, как упорствует К.А. Четкарев, начал ему мстить.

Две версии событий

Не прошло и месяца с той публикации в «МАО», как в первый июльский день 1934 года порог Марогиза (Марийского областного государственного издательства) переступил начинающий автор. Это был всё тот же Ксенофонт Четкарев. В руках он держал рукопись из трех сотен только что записанных им деревенских песен, отражающих, как он скажет позднее, «исключительно дела и мысли колхозной молодежи».

Вопросы в те дни решали быстро. Уже через день рукопись обросла подписями и резолюциями.

По поводу дальнейшего существуют две версии.

Согласно версии К.А. Четкарева, озвученной им в 1938 году, сборник через неделю был уже, что называется, на мази. То бишь почти готов к печати. Но тут лег на стол к С.Г. Чавайну. А его вердикт от седьмого июля, сделанный на обложке рукописи простым карандашом, был неумолим: «Тидэ сборник пэчэтлаш ок й?р?». Что значило: «Этот сборник не надо печатать».

Держу в руках этот документ. Все так и есть. Вот автограф С.Г. Чавайна. А вот отказ автору, который редакторы издательства выложили прямо на заглавном листе: «Песни с художественной стороны не обработаны… Не отражена борьба за урожай, за хорошего коня, за корову, за культурную жизнь и т.д. Желательно сократить отдел бытовых песен. Необходимо новое предисловие».

Свою версию мести со стороны С.Г. Чавайна фольклорист подтвердил и в 1938 году:

«Считая совершенно недопустимым держать в руках такой хороший, политически современный материал, переписал его на другую бумагу без всяких переделок и сдал снова в Марогиз в 1935 году. <…> М. Калашников был тогда редактором. Он отредактировал, написал предисловие <…> и дал на лит. редактирование тому же Чавайну. С рук Калашникова Чавайн взял сборник, а мне отказал. Сборник вышел без меня».

Вот такой казус! Но возникают сомнения. Во-первых: как двое взаимно неуступчивых людей смогли после этого в кратчайший срок сойтись, подружиться и отыскать общие интересы? И еще: с какой стати принципиальный С.Г. Чавайн пустил к себе в дом забияку Четкарева, причем доверил ему записать от матери то, что почитал дороже всего на свете – милые сказки своего детства?

На это никак невозможно ответить, если не знать иную версию происшедшего.

А Чавайн-то и не обиделся!

Вернемся к песеннику. К тому, что отверг С.Г. Чавайн.

Судя по репликам на полях, первыми песни смотрели редакторы Романов и Ягодаров. Однако к середине рукописи их пыл иссяк. Оба бросили чтение.

А вот С.Г. Чавайн, что видно по карандашу, был терпелив и взыскателен. Прочел всё от корки до корки, даже указал запятые. При этом сам так загорелся, что стал править народные тексты. Примеров – десятки. Дескать, эту песню перестроим вот так, а эту строку заменим – стало грамотнее и лучше.

Какая там обида! Никакого высокомерия, ни одного восклицательного знака! Виден интерес поэта и к самой этой форме народной поэзии, и к попытке молодого автора привлечь к ней внимание массового читателя. А возможно, и к личности самого К.А. Четкарева. Вот он помечает: «Не складно». Или роняет: «Мещанство». А песенка на странице 24 подверглась анализу. Отчеркнув две первые ее строки, С.Г. Чавайн отметил: «Явление отрицательное», напротив двух других строк написал: «Явление положительное». И подытожил: «Как согласовать?».

Рядом с песнями под номерами 49, 53 и 54 есть его суровое: «Молан к?лэш?», после чего автор вычеркнул сразу два из этих стихов. После 68-го опуса стоит резюме: «Надо продолжить о результатах». А вот частушка «Ош пэрчаткэм кидыштэм» по ошибке повторена дважды – поэт это заметил. Еще добрый десяток народных творений С.Г Чавайн обвел кружком, обращая на них особое внимание фольклориста. А в одном случае им брошено слово «Бессмыслица».

Знаток марийского языка отметил бы и другие реплики классика. Скажем, такую: трижды против стихов он написал с нажимом: «Могай поэзии?».

Словом, Ксенофонту Четкареву было над чем поработать. И он засучил рукава.

Вторично «У муро-влак» К. Четкарев принес в Марогиз в первые дни января 1935 года. Рукопись была в корне переработана. И уже 27-го числа был заключен договор на ее издание. Сергей Григорьевич Чавайн безоговорочно дал добро. Больше того, он проникся симпатией к этому упорному и упрямому молодому человеку.

Так что С.Г. Чавайн ни на кого не держал сердца. По ходу всей этой истории был лоялен и уравновешен. Он от души потрудился. За что молодой автор действительно был ему благодарен.

В чем же дело? Зачем К.А. Четкарев открыто лукавит, будто повторно сдал свою рукопись «без переделок»? И зачем роняет тень на С.Г. Чавайна?

Есть единственное всему объяснение. В январе 1938 года К.А. Четкарев сочинил этот миф вынужденно. Ибо С.Г. Чавайн был уже арестован, а К.А. Четкарева партийные и репрессивные органы обвинили как раз в его «восхвалении». И нужна была версия противостояния с этим добрым, незлобивым человеком, которого сам К.А. Четкарев до конца жизни почитал с большой буквы Учителем.

Вот так К.А. Четкарев и начал на пустом месте, что называется, пудрить мозги работникам органов.

Оправдываться в этом конфликте К.А. Четкареву пришлось не раз.

В том числе перед чинушами из комсомола, тогда же исключившими его из ВЛКСМ. Ксенофонт Архипович и тут действовал в присущей ему лукаво-ироничной манере.

«Я считаю, что никакого восхваления Чавайна с моей стороны не было, - заявляет он в Марийский обкомол в марте 1938 года. - Если бы я знал, что Чавайн <…> участник какой-то националистической организации, я бы тотчас же затрубил в печати. Наоборот, до меня в Ленинград донеслись слухи о юбилее [50-летии] Чавайна и т.д. Когда я узнал о том, что Чавайн изолирован, тогда я пошел в комитет комсомола Академии Наук в Ленинграде и заявил, что автором сборника песен «Колхоз муро» я себя не считаю и открещиваюсь от него. Но комитет посчитал, что на этом недоразумении нельзя делать каких-либо орг. выводов».

Вообще-то К.А. Четкарев сознавал, что он и сам на волосок от гибели. О напряженности обстановки говорят копии всех восьми его тогдашних заявлений властям. Между прочим, в каждом всё по тому же поводу помянут С.Г. Чавайн.

Правильно ли К.А. Четкарев тогда себя вел? Не мне об этом судить. Это история. А она всегда поучительна и интересна именно тем, какая она была.

Читая архивы, делаю вывод: так вот жили и так поступали люди тех лет. За что потом и не могли простить своего бывшего кумира Сталина.

Знаю, что и К.А. Четкарева – новоиспеченного кандидата наук (первого среди мари!) в этот момент, в первые месяцы 1938 года, шельмовали сразу на всех фронтах. Он стал изгоем: даже друзья при виде его переходили на другую сторону улицы. И ему было сложно тогда поступать иначе. Ну а имя С.Г. Чавайна, начиная с 1937 года, уже нельзя было упомянуть ни устно, ни письменно, не поставив перед ним слово «враг».

На чем же они сошлись

А сошлись С.Г. Чавайн и К.А. Четкарев на марийском фольклоре. Мирок Йошкар-Ола был тесен. Знакомы они, скорее всего, были уже давно. А вот по-настоящему связала их работа как раз над тем сборником песен. Хотя прямых документов, говорящих об этом их взаимодействии, в домашнем архиве моего отца почти не осталось.

Но вот письмо М.С. Калашникова К.А. Четкареву от 19 сентября 1935 года. Письмо дружеское, по-русски и по-марийски. С «пламенным приветом». С благодарностью за поздравление, ибо у Калашникова родился первенец. С новостью, что «Искандарыч [композитор А.И. Искандаров] купил пианино». С ерничаньем по поводу понаехавших в Йошкар-Ола студенток. И подписанное доверительно: «Ваш МиКа».

Факты говорят, что редактор Марогиза Михаил Калашников – 23-летний начинающий писатель и будущий директор МарНИИ в 1946 – 1951 годах, человек подчас не в меру активный и компанейский, сыграл в те дни свою роль в посредничестве между С.Г. Чавайном и К.А. Четкаревым. Подтверждением тому строки упомянутого письма, которые К.А. Четкарев выделил: «Твои песни сдам в печать на днях. Чавайн просмотрел. В твое предисловие включим благодарность ему от твоего имени. Этих лиц, которых указал в письме, тоже включу».

Между прочим, это письмо потому и не уничтожено в архиве отца, что работало на версию его будто бы конфликта с поэтом. Так, из него видно, что благодарность С.Г. Чавайну попала в книгу «Колхоз муро», якобы, не по инициативе ее автора. К.А. Четкарев всюду это выделяет в своих объяснениях.

В свою очередь в том же письме есть важная фраза: «"Чавайн и мар. фольклор" – давай к декабрю». То есть М.С. Калашников не просит у фольклориста эту статью о Чавайне, инициатором которой выступил, ясно же, сам К.А. Четкарев. Статья – дело решенное. Редактор лишь уточняет срок ее сдачи. Надо полагать, Марогиз готовил юбилейный сборник марийского классика, и статья предназначалась как раз туда.

Но этот же факт свидетельствует и о том, что К.А. Четкарев всю первую половину 1935 года активно общается с Сергеем Григорьевичем, накоротке вглядываясь в него и заново переоценивая им созданное. Он как будто в первый раз замечает, сколь широко использует классик в своем творчестве живую старину – фольклор мари. И он буквально заболевает С.Г. Чавайном.

Подтверждения этому рассыпаны по бумагам во множестве.

Вот 200-страничная «Тетрадь для записи прорабатываемого материала по фольклору аспиранта Института этнографии АН СССР К.А. Четкарева. Ленинград – 1935 год». С.Г. Чавайн здесь желанный гость. Им, словно камертоном, молодой ученый проверяет все свои мысли.

Скажем, как возникает драма? Развивая вслед за А.Н. Веселовским его тезис о социальных условиях зарождения этого рода литературы, К.А. Четкарев пишет: «У мари также не было драмы. Не потому ли так низкопробны драмы до 1930 года? Да, все драмы, кроме исторических Чавайновских, были очень малы по героике… «Ямблат к?вар», «Йыланда» Чавайна были не что иное, как идеализация далекого прошлого, героической эпохи марийского народа. И то данный факт стал возможным только после Октября, а не в пору беспощадного угнетения марийской нации. На примере Чавайна мы видим пробуждение национального самосознания…».

Штудируя трактат Гегеля «Вдохновение», К.А. Четкарев выделяет слова: «[Художник] именно как природный талант вступает в отношение с найденным материалом, так что внешний повод и внешнее событие или, как это мы видим, например, у Шекспира, сказания, старинные баллады, новеллы, хроники служат импульсом к творчеству, вызывая в нем настойчивую потребность оформить этот материал, и вообще проявить себя на нем. <…> Важное требование состоит лишь в том, что художник серьезно должен заинтересоваться этим материалом, и предмет должен стать в его душе живым». Подчеркнув это, К.А. Четкарев фиксирует на полях: «О Чавайне».

А вот Гегель – о народных песнях: «Внешне простые, они намеками наводят на <…> более широкое и глубокое чувство; они, однако, не могут выказать это чувство, так как искусство здесь еще не достигло той степени культуры, <…> и оно должно довольствоваться тем, чтобы посредством внешнего символизма намекнуть на него смутно догадывающейся душе. <…> "Жалобная песня пастуха" Гете является одним из прекраснейших стихотворений этого рода. Душа, разбитая печалью и тоской, немая, замкнутая, дает знать о себе посредством чисто внешних черт, и, однако, концентрированная глубина чувств не выказано звучит сквозь них». Снова на полях помета К.А. Четкарева: «Чавайн, и "Мари муро"»…

Из статьи П.В. Знаменского «Горные черемисы Казанского края» (Вестник Европы, 1867, XII, с. 38) К.А. Четкарев извлекает деталь: «О легенде, о небесной девушке. Пумын ?дыр». И делает пометку рядом с выпиской: «Это нужно и в связи с драмой «Илыше в?д» [«Живая вода»] Чавайна». И т.д. и т.п.

Примечательно, что у К.А. Четкарева в ту пору возникла и до конца его дней сохранилась скрытая потребность по разным поводам обращаться к С.Г. Чавайну. Только ему понятный разговор с ним он ведет даже на полях рукописей 40-50-х годов. Подобного сопереживания и глубокого почитания не удостоилась у Ксенофонта Архиповича ни одна другая персона марийской или русской культуры.

Работая над статьей о С.Г. Чавайне, фольклорист на подвернувшемся библиотечном бланке так сформулировал ее содержание:

«Эта статья будет не критикой, которая даст анализ творчества Чавайна и укажет путь его исправления, а будет работой, ставящей более скромную задачу – именно задачу выявления социальных причин, побудивших писателя Чавайна обратить внимание на народную поэзию. Для чего необходимо вкратце показать социальную закономерность этого факта, и какое социальное тому оправдание дает нам история общественной мысли мари».

Очень жаль, но следов статьи в архиве К.А. Четкарева не обнаружено. Мы не знаем и реакции на эту работу самого С.Г. Чавайна. И нам, опять же, не ведомо, когда Сергей Григорьевич пригласил к себе домой фольклориста, а по совместительству своего критика и исследователя Ксенофонта Четкарева, дабы тот записал сказки его матери Татьяны Анисимовны. И вдвойне досадно, что не оставлено никаких следов, о чем таком летом 1935 года за чашкой чая беседовали эти двое, когда молодой фольклорист прибыл со своей благородной миссией в Чавайнур.

Сказки с загадками

Осталась лишь эта тетрадь со сказками Татьяны Анисимовны. Да и та, похоже, задает больше загадок, чем дает ответов на них.

Первая загадка. Когда записаны эти сказки? Неясно! Да, это 1935 год, но не более того. Среди адресов, где собиратель побывал тем летом, Чавайнура нет. В связи с этим возникает гипотеза: К.А. Четкарев ехал туда на свой страх и риск, без согласия МарНИИ. Почему он так сделал, можно строить догадки. Но коли это так, то теперь становится ясно, почему нигде не упомянутая тетрадь с полевыми записями осела в конце концов дома у К.А. Четкарева. И почему ее до сих пор никто не хватился.

Вторая загадка. Если верить справке К.А. Четкарева о «сюжетах, собранных в 1935 и 1936 гг.», то Т.А. Чавайн начитала ему шесть сказок; но в тетради, исписанной вплоть до обложки, их всего пять. Где шестая? В Чавайнуре, согласно справке, записаны две сказки о животных, две – волшебных и две – легендарных. Но вторая легендарная сказка, кроме уже известной – «Подкидыш», в архиве не встретилась. Найдется ли?

Третья загадка. Все сказки Т.А. Чавайн – суть детская адаптация широко известных в мире сюжетов; а ведь К.А. Четкарев, будучи серьезным ученым, детские сказки в принципе не собирал. Почему он в этот раз переступил через табу?

Вот что пишет сам фольклорист в научном(!) комментарии к сказке «Про бабушкин лисий малахай», вслушаемся: «Сказка эта бытует среди марийских детей и бабушек, и если бы я не встретился с Татьяной Анисимовной, которая знает и прекрасно рассказывает детские сказки, она бы не попала в мои записи». Всё! Согласитесь: для ученых коллег К.А. Четкарева такие резоны – не аргумент.

А вот пояснение к сюжету «Змеиная нора»: «Анисимова и эту сказку превратила в детскую, наряду с другими сказками из животного эпоса. Сказка потеряла свой первоначальный мифологический смысл, который был связан с представлениями марийцев о лечебной силе змеи и ее способностях наделять человека знанием языка животных и птиц, и превратилась в обычную детскую сказку».

Выходит, среди сонма марийских сказителей конца 19-го – начала 20 века Татьяна Анисимовна Чавайн абсолютное исключение. Но причина, по которой она вышла из ряда вон, легко разгадывается. Фольклорист К.А. Четкарев всего-навсего не имел в те годы иной возможности отдать дань памяти ее великому сыну Сергею Григорьевичу Чавайну, как опубликовать сказки его матери в своих научных трудах.

Хотя правды ради признаем, что и на общем фоне марийских сказочников Татьяна Анисимовна не затерялась. Одна-одинешенька она представляет особый жанр – детскую сказку. А тут она мастер. Взяв всем известную фабулу, сказительница на базе интернациональной канвы сплетает чисто марийский узор, где плотно увязаны народный быт и фантазия. Успех ее сказок, по мнению К.А. Четкарева, еще и в том, что в ней нашлось место всей гамме эмоций: от ужаса, когда проходит дрожь по спине и замирает сердце, до тонкого юмора и неудержимого смеха. Причем каждому слушателю – от мала до велика – все происходящее в ее сказках интересно, понятно и близко.

Как звучали сказки Татьяны Анисимовны?

Странно, но, даже читая ее сказки, этого не скажет никто. И это в нашем рассказе – загадка четвертая. Причем из всех она самая сложная.

Судите сами. Ксенофонт Архипович был не стенограф. О магнитофоне не слыхивал. Даже о примитивном фонографе, который при нем уже применяли для записи песен, мог только мечтать. Вот что сам он пишет в заметках 1935 года:

«Мне во время записи языковая диалектическая особенность того или иного говора не была большим препятствием, т.к. я его знаю как родной язык луговой. Но быстрое и точное записывание немного меня утомляло (руки и голова – от напряжения). Даже под конец переставал соображать, писал только отдельные услышанные фразы, не улавливая нити действия сказки».

Как видим, не поспевал он за устной речью Татьяны Анисимовны. Катастрофа!

И мы в нашей тетрадке имеем лишь рваную запись, где в местах пропуска речи стоит некий значок, напоминающий букву «м». И этих буковок «м» в пять раз больше, чем текста. Иной раз по две на одной тетрадной строке!

Но ведь это же значит, что утеряна музыка, ритм и личность рассказчика.

Удивительно, но К.А. Четкарев не видел в этом заботы. Тем более что с детскими сказками не имел опыта. Обычно сказку восполнял сам. Иногда звал в помощь редактора. Например, к русскому переводу сказок Татьяны Анисимовны – и я свидетель тому – в качестве литературного редактора приложила руку мировая величина – сам великий фольклорист Марк Константинович Азадовский. Ну и что с того! Живой речи сказочницы и он, разумеется, все равно не спас.

Да и не пытался.

Ибо по такой вот методе многие ученые тогда работали. Дескать, сказки, если и литература, то во вторую очередь.

А главное – это памятник старины.

Свидетельство того, как люди жили когда-то и каким видели мир вокруг.

Вы скажете: но иное дело – детская сказка. И будете сто раз правы!

Сам я, держа тетрадку отца перед собой, предпринял попытку наложить его скоропись на последующую литературную версию сказки. Незнание языка не позволило мне сделать серьезных выводов, но громадные разночтения в текстах, конечно же, очевидны. Некоторые пробелы под литерой «м» вместо трех-пяти пропущенных слов включают в себя сразу по нескольку абзацев!

Впрочем, эксперимент породил и некоторую надежду. Я заметил: ритмическим «включением» своего пера в ходе полевой записи собиратель создал на бумаге эффект как бы порванной ленты магнитофона. Сам себе я задал вопрос: а нельзя ли тут что-нибудь «склеить»? Зная содержание сказки, любя и чувствуя свой язык, имея чуткий слух и поэтический дар, ведь можно же попытаться реконструировать старые сказки. Слышал, применяется в мировой науке такая лингвистическая методика.

И вот с этим вопросом я обращаюсь к марийским филологам, писателям и поэтам. А что, чем черт не шутит! Поэкспериментируем. Поизобретаем.

Попробуем вместе сделать подарок к юбилею Сергея Григорьевича Чавайна. Пусть наши дети и внуки хотя бы в отдаленно услышат то, чем наслаждался вечерами в обществе своей мамы маленький Сережа.

Вот эти сказки Татьяны Анисимовны Чавайн, записанные Ксенофонтом Архиповичем Четкаревым, на марийском и русском языках.

Автор публикации – Вячеслав Ксенофонтович Четкарев.