СТРУЙСКИЙ Николай Еремеевич (1749 год, г.Москва? – 2.12.1796 год, с.Рузаевка Инсарский уезд Пенезенская губ./ныне г.Рузаевка Республика Мордовия).

Крупный землевладелец, прапорщик лейб-гвардии Преображенского полка, поэт и типограф.  Во второй половине  XVIII столетия у него была лучшая в мире типография. Известен также как поэт-чудак и помещик-самодур.

Николаю Еремеевичу СТРУЙСКОМУ не повезло: в истории русской культуры о нем сложилось одиозное мнение. Современники-мемуаристы его не жаловали и писали о нем с нескрываемой иронией. В.О. Ключевский, подводя итог общих суждений, охарактеризовал Н.Е. Струйского как «отвратительнейший цвет русско-французской цивилизации». А между тем, он был своеобразнейшей творческой личностью, во многом опередившей свое время.

СТРУЙСКИЕ принадлежали к древнему дворянскому роду, который вел свое происхождение из Польши. Его представители появились в России в конце XV века, в царствование Ивана III. Фамилия Струйских, очевидно, связана с названием польского города Струже, рас­положенного недалеко от Кракова, и в ранних документах писалась несколько иначе: Стружские, Струшские, Струтцкие, Струсские. Мно­гие представители рода служили «Российскому Престолу разные дво­рянские службы и жалованы были от Государей в 7120 (1611-1612 гг.) и других годах поместьями». Первым документом, свидетельствую­щим о поместном владении СТРУЙСКИХ, является список с грамоты, датированной июнем 1612 года. Грамота была выдана Китаю Василье­ву сыну Стружскому на нижегородские земли (75 четвертей), данные к его поместному окладу из пустоши немчина Федора Либакина. При­мечательно, что она написана от имени бояр и воевод Дмитрия По­жарского «со товарищи». Очевидно, это свидетельствует о каком-то участии Китая Струйского в событиях Смутного времени. Интересно, что СТРУЙСКИЕсчитали себя в родстве с боярами Шуйскими и Струсями. Среди последних более всего известен Николай Струсь, бывший в 1612 году командиром польского гарнизона в Москве. Но в целом, СТРУЙСКИЕ были людьми невысокочиновными.

Их род был внесен в шестую часть «Московской дворян­ской родословной книги», куда включались «древние благородные роды», «коих доказательства дворянского достоинства» восходили за 100 и более лет до жалованной грамоты Екатерины II, т.е. до 1685 года. В «Общем гербовнике дворянских родов Российской империи» герб рода СТРУЙСКИХ описан следующим образом: «В щите, имеющем го­лубое поле, изображены три серебряные полумесяца, рогами обра­щенные в правую сторону. Щит увенчан обыкновенным дворянским шлемом с дворянскою на нем короною, на поверхности которой виден черный одноглавый орел с распростертыми крыльями. Намет на щите голубой, подложенный серебром».

Николай Еремеевич СТРУЙСКИЙ родился, вероятно, в Москве в 1749 году. Там же получил хорошее домашнее образование, был человеком начитанным и для своего времени весьма неплохо образованным: знал не только языки и древнюю мифологию, но и некоторые точные науки. Тем не менее, б?льшую часть жизни прожил в Рузаевке – имении в Инсарском уезде Пензенской губернии.

В четырнадцать лет, в 1763 году, при императрице Екатерине Алексеевне он был принят кадетом бомбардирской роты лейб-гвардии Преображенского полка. После присяги сдал экзамен, на котором показал «в знании часть арифметики и геометрию, прочертил несколько планов фортификации, також французского языка». Прослужил бомбардир недолго и вскоре испросил у начальства отпуск «для совершенного тех наук обучения».

В послужном списке Струйского имеется весьма лестная характеристика: «К службе прилежен и к оной охоту имеет. Должность свою исправляет добропорядочно, кондуита хорошего и к повышению достоин. Из дворян. За отцом имеет 290 душ. Холост».

Но воинская карьера всеже не задалась. Начиная с 1768 года, СТРУЙСКИЙ находился в долгосрочных отпусках по семейным обстоятельствам. В 1769 году его постигло тяжелое горе: умерла жена Олимпиада Сергеевна, до замужества Балбекова. Судя по его стихам, он глубоко переживал потерю супруги, которую страстно любил. В том же году скончалась их малолетняя дочь Прасковья, а в следующем – Александра. Н.Е. СТРУЙСКИЙ в короткий срок потерял всю семью. И это, конечно, не могло не сказаться на душевном состоянии поэта. К тому же он был крайне вспыльчив, увлекающийся и весьма неуравновешенный человек, что плохо сказывалось на его карьере.

В 1771 году дослужившись до первого чина, он выходит в отставку. По собственному прошению его уволили за болезнями от воинской и штатской службы с чином гвардии прапорщика, в чем ему и был выдан 23 февраля абшид (письменное свидетельство об увольнении) за собственноручным подписание государыни: «Известно и ведомо да будет каждому, что лейб-гвардии нашей Преображенского полка сержант Струйский служил, а 1771 года января в первый день по прошению его за болезнями от воинской и статской служб всемилостивейше увольняем за добропорядочную и беспорочную его службу гвардии прапорщиком, того ради жить ему везде свободно и к делам ни к каким без особливого нашего об нем именного указа не определять, во свидетельство чего мы сей абшит собственною рукою подписали и государственной печатью укрепить повелели. Екатерина». И Н.Е. СТРУЙСКИЙ окончательно осел в рузаевской вотчине.

Николай Еремевич любил театр и литературу, музыку и живопись. Был знаком со многими выдающимися деятелями культуры. Среди его друзей – стихотворцы Г.Р. Державин и А.П. Сумароков. Ко второму Н.Е. СТРУЙСКИЙ относился с особым почитанием и чрезвычайно высоко ценил его произведения. Он был восторженным сторонником сумароковской программы совершенствования человеческой личности, в первую очередь дворян, оплота государственной власти в самодержавной России. Вслед за А.П. Сумароковым рузаевский помещик полагал, что образование и «благородная природа» способны изменить человека, и возвысить его над пороками.

Выйдя в отставку, Н.Е. Струйский решил построить в своем имении новый дом, огромный, прекрасный и удивительный. По некоторым сведениям проект рузаевского дворца был заказан самому Ф.Б. Растрелли. Строительство нового обширного дома было связано с вторичным браком Н.Е. СТРУЙСКОГО. В конце 1771 года или в начале 1772 года он венчался с юной красавицей Александрой Петровной Озеровой, дочерью помещика Нижнеломовского уезда Пензенской губернии – той самой СТРУЙСКОЙ, чей портрет кисти Ф.С. Рокотова висит в Третьяковке.

У Н.Е. СТРУЙСКОГО в Москве по наследству от первой жены имелся дом «в Замоскворечье, идучи по Пятницкой улице не доходя до Серпуховских ворот».Именно сюда Ф.С. Рокотов и мог приходить для сеансов, работая в 1772 году над парными свадебными портретами СТРУЙСКИХ. Портреты четы долгое время хранились в семейном роду. Последняя наследница рузаевского имущества Е.М. Сушкова, оказавшись в материальном затруднении, решилась расстаться с ним лишь1901 году и продала их вместе с другими рокотовскими работами Московскому Историческому музею. Отсюда портреты Струйских были изъяты советскими властями и переделены в Третьяковскую галерею.

Молодые супруги поселились в Рузаевке, имении, расположенном в 30 верстах от Саранска, которое еще в 1757 году купил отец Н.Е. СТРУЙСКОГО Еремей Яковлевич. Тогда же началось и возведение дворца в Рузаевке, но помешало пугачевское восстание. Пугачев по пути из Саранска на Пензу проходил и через Рузаевку. Во время бунта, «бессмысленного и беспощадного», погибли сородичи Н.Е. СТРУЙСКОГО. В Самарской и Саратовской губерниях крестьяне казнили двух его дядей. И Николай Еремеевич негаданно стал богачом, собрав в своих руках все владения рода. В его распоряжении оказалось более1200 душ крепостных крестьян мужского пола. Владения СТРУЙСКОГО тянулись почти на 30 верст в окружности. Были у него имения и в других губерниях – в Симбирской, Оренбургской и Казанской.  В Козьмодемьянском уезде в ходе Генерального межевания из присурских земель Акпарсовой сотни в его пользу было отрезано 12460 десятин земель, в том числе пашни – 502, леса -11789 десятин и 169 десятин неудобных мест. Всего в конце XVIII века за СТРУЙСКИМИ числилось более 2700 крестьян мужского пола.

После пугачевщины Н.Е. СТРУЙСКИЙ отстроил громадное трехэтажное здание в Рузаевке. Потомки рассказывали, что за одно только железо для крыши их предок отдал купцу подмосковную деревню в 300 душ. В роскошном доме-дворце, отделанном мрамором, располагались двухсветная зала, хоры, картинная галерея. Потолки парадных помещений украшали росписи и статуи Аполлона с девятью музами. В доме находилась прекрасная библиотека на нескольких языках. Хозяин, будучи большим ценителем и знатоком книг, собирал их смолоду. Картинная же галерея была составлена в соответствии с модой того времени и пристрастиями владельца. По воспоминаниям потомков, здесь были произведения известных русских и иностранных художников.

Усадебный комплекс окружал старинный парк с двумя прудами. Центральной осью имения была прекрасная еловая аллея с оранжереей, зимним садом и танцевальным залом. Столетние липы обрамляли весь парк, дворец, многочисленные хозяйственные постройки и две церкви.

Вместе с тем, подлинной страстью богатейшего пензенского помещика стало писание стихов и их издание в собственной типографии. Всем помещичьим хозяйством, ненужной и пустой докукой, заправляла его жена – Александра Петровна.

Н.Е. СТРУЙСКИЙ создал огромное число произведений. Но, увы, они вызывали насмешки и неодобрения современников. Как многие пииты, Николай Еремеевич был немного не от мира сего. Характеристику поэту, ставшую общепринятой среди потомков и исследователей, оставил в своих «Записках» князь И.М. Долгоруков, писатель и основной биограф Н.Е. СТРУЙСКОГО. В бытность пензенским вице-губернатором он гостевал в Рузаевке и дружил с поэтом. «Этот самой г. Струйский,— писал в своих мемуарах едкий пересмешник, – влюбясь в стихотворения собственно свои, издавал их денно и ночно, закупал французской бумаги пропасть, выписывал буквы разного калибра, учредил типографию свою, и убивал на содержание ее лучшую часть своих доходов. Он имел кабинет в самом верху дома, называемый Парнас; в сие святилище никто не хаживал, ибо говорил он, не должно метать бисера свиньям. Меня он удостоил ласкового там приема, за которой дорого заплатил, однако один из моих товарищей, ибо он, читая одно свое произведение и, натурально, из хвастовства по мнению его, лучшее, сильно будучи им восхищаем, щипал его в восторге до синих пятен. Исступления подобного, когда о стихах говорили, я не видывал. Все обращение его, впрочем, было дико, одевание странно: он носил с фраком парчовый камзол, подпоясывался розовым кушаком шелковым, обувался в белые чулки, на башмаках носил бантики, и длинную повязывал прусскую косу». В периоды своих поэтических «запоев», заперевшись в имении и не принимая никакой пищи, он переодевался Аполлоном.

У мемуариста есть пассаж о жестоком обращении Н.Е. СТРУЙСКОГО со своими крестьянами: «Сказывали мне еще, будто он до стихотворческого пристрастия был наклонен к юридическим упражнениям, делал сам людям своим допросы, судил их, говорил, за них и против суд и дело в своих собственных судилищах и вводил даже пытки потаенным образом. Вот что я слышал от посторонних. Ежели это было подлинно так, то чего смотрело правительство? От этого волосы вздымаются. Ежели то было так, то какой удивительный переход от страсти самой зверской, от хищных таких произволений к самым кротким и любезным трудам, к сочинению стихов, к нежной и все лобзающей литературе! Все это, непостижимо! Нет! Я этому не верю, истинно не верю! Впрочем, кто знает, что такое человек?<..> Подивимся и замолчим».Сам И.М. Долгоруков, саркастический недоброжелатель Н.Е. СТРУЙСКОГО, много раз бывавший в Рузаевке, этих крепостнических ужасов не видел и несколько раз в своих воспоминаниях оговорил, что про «зверства» он только «слышал от посторонних» и не верит в них. Зато историки уверовали в них раз и навсегда.

Тем не менее, обратите внимание – Н.Е. СТРУЙСКИЙ при наказании крестьян, очевидно, ввел состязательный суд по всем правилам западной юрисдикции: с выяснением вины и ее доказательства. Справедливости и беспристрастности суда с обличением пороков российского общества поэт посвятил большое стихотворение. И это в эпоху абсолютной власти помещика-крепостника над своей «крещеной собственностью». Подобное судопроизводство для крестьян утвердиться в России чуть ли не столетие спустя – после отмены крепостного права.

И все же, своевольство и определеная тирания к окружающим сказывалась не только на крепостных, которых могли наказать к примеру за то, что кто-то из них помешал барину во время сочинения стихов, но и на родных и близких: снабдив своего сына книгами собственного сочинения и отправив его на службу в один их гвардейских полков, Струйский время от времени требовал от сына уведомления - «какой стих находился в его сочинениях на такой-то строке такой-то страницы?». Эти внезапные вопросы служили ему удовлетворением, что сын не разлучается с его сочинениями.

Помещиком Н.Е. СТРУЙСКИЙ слыл рачительным. Бывал, надо заметить, часто вспыльчив, но скорее по своей поэтической натуре, нежели как самодур. А мужиков после пугачевщины он побаивался. Не случайно барская усадьба были обведены валом. И коллекция всевозможного оружия на «Парнасе» тоже, быть может, была связана с опасениями Николая Еремевича за свою жизнь и жизнь своих близких. По словам того же И.М. Долгорукого, Н.Е. СТРУЙСКИЙ проводил на «Парнасе» «суток по двое без сна и почти без пищи, опасался над собою злонамеренных покушений». Опасения порой приобретали странную до мниакальности форму. В кабинете на «Парнасе» он запрещал вытирать пыль, которая лежала толстым слоем. По его представлению пыль служила верным стражем святилища, так как по ней, говорил помещик, «я вижу тотчас, не был ли кто у меня и что он трогал».

Подчас Н.Е. СТРУЙСКИЙ вводил весьма своеобразные формы «крепостной повинности». Сохранилось предание, что для постройки дворца кирпич производился в деревне Пайгарме в нескольких верстах от Рузаевки. Но кирпич на лошадях не возили. Для его переброски выстраивали в ряд крепостных и передавали кирпичи из рук в руки, а по окончании работы поздно вечером крестьянам, шедшим в Рузаевку, давалось на дорогу по два-три кирпича весом 30-35 фунтов.

Но суть всей жизнь Николая СТРУЙСКОГО составляло другое: она была наполнена восторженным отношением к искусству и страстной, самозабвенной любовью к поэзии. Он неустанно писал оды, апологии, эротоиды, элегии, эпиталамы, эпиграммы, эпитафии, молитвы и акафисты. И он отнюдь не замыкался в своем лирически-уединенном мире. Его муза из глухой провинции живейшим образом отзывалась на многие общественные и государственные события. Поэт писал о «нынешном состоянии» российского театра, заключении мира со Швецией, Чесменской победе, революционных событиях во Франции, казни Людовика XVI, женитьбах великих князей Константина Павловича и Александра Павловича и много еще о чем другом.

Стихи рузаевского поэта написаны высоким, витиеватым «штилем», до их смысла добраться не просто. К тому же их восприятие затрудняется замысловатым синтаксисом и авторской расстановкой знаков препинания. Стихи настолько оригинальны, насколько был оригинален их автор. Усложненная поэтическая форма вообще была характерна для русской литературы той эпохи. Попробуйте проникнуть в стихотворные построения таких крупных поэтов XVIII века, как В.К. Тредьяковский или М.М. Херасков. Н. Обольянинов, один из биографов Н.Е. СТРУЙСКОГО, справедливо отмечал: «Очень многие [стихотворения Н.Е. Струйского] нисколько не хуже обыкновенно тогда писавшихся присяжными стихотворцами, <…> они ничем не хуже многих стихов его учителя Сумарокова».

В своем имении Н.Е. СТРУЙСКИЙ устроил, несомненно, лучшую типографию в России. Он выписал самое совершенное типографское оборудование, заказывал разнообразные и красивые шрифты, а также лучшую французскую бумагу. Книги печатались даже на атласе, на шелке и тафте, используя высококачественные краски. Отдельные экземпляры переплетались в глазет, сафьян и пергамент.

За 1000 верст от Петербурга, в далекой провинции, Н.Е. СТРУЙСКИЙ оборудовал первоклассную типографию. В ней работали специально обученные крепостные люди, которых он сам обучил типографскому делу. Лучшие русские граверы резали на медных досках изящные рамки, виньетки, заставки с изображениями масок, стрел, урн, голубей, лир, щитов. Николай Еремеевич сумел привлечь к своему издательскому делу самых знаменитых граверов своего времени – И.К. Набгольца, Х.Г. Шенберга и Г.И. Скородумова.

В истории русской книги можно пересчитать по пальцам одной руки частные помещичьи типографии, открытые после указа Екатерины II от 15 января 1783 года. Но их всех превзошел Н.Е. СТРУЙСКИЙ. Он основал единственную в XVIII столетии русскую типографию, выпускавшую подлинные шедевры книжного искусства. Исследователи книги единодушны, что «по своему художественному исполнению издания Струйского составляют эпоху в истории книжной русской иллюстрации».

Н.Е. СТРУЙСКИЙ печатал в Рузаевке свои сочинения и тех, кого считал своими друзьями. Например, он отпечатал небольшим тиражом оду «Камин» М.И. Долгорукова, который так издевался в своих «Записках» над издателем, но расхвалил свою оду, уверяя, что «стихи сии всем полюбились». Хотя вирши того и другого мало чем разнятся.

Из роскошно изданных книг его известна «Епиталама или брачная песнь» на вожделенный брак благоверного государя великого князя Александра Павловича. Это сочинение посвящается «яко жертва усердия и восхищения», где плодовитый рузаевский стихотворец сзывает на брачное торжество чуть ли не всех богов Олимпа. Стихотворение оканчивается обращением к холмам, долинам и токам, чтобы те внимали его песне, а затем приглашает знакомых ему как стихотворцу фавнов почтить своими играми торжество и, отбирая у Эрота лук и стрелы, заставляет его плясать.

Корыстных целей Н.Е. СТРУЙСКИЙ никогда не ставил. Своих книг он не продавал, но лишь раздаривал знакомым и высокопоставленным лицам. Посылал он их и матушке императрице. ЕКАТЕРИНА II ими весьма гордилась и одаривала издателя дорогими подарками, она даже посылала бриллиантовые перстни в награду рузаевскому издателю. Царица любила показывать книги Н.Е. СТРУЙСКОГО иностранным послам, а когда они выражали восторг, сообщала, что подобные произведения вышли из самой отдаленной провинции.

Рузаевские издания по своим полиграфическим качествам смело соперничали с лучшими европейскими типографиями, даже с голландскими. А спустя век с лишком, в 1913 году, на Международной выставке в Лейпциге все золотые призы получили книги из типографии Н.Е. СТРУЙСКОГО. Его издания уже в XVIII веке стали библиографической редкостью, а в наши дни они являются раритетами огромной ценности. Известно 32 издания, вышедших из рузаевской типографии. Но это далеко не все, что было создано: многие листы, брошюры, книги, наверняка, не дошли до нас, так как все они печатались в очень незначительном числе экземпляров и не корысти ради.

Вскоре после смерти Н.Е СТРУЙСКОГО, по указу Павла I 1796 года о закрытии «вольных типографий», прекратила свое существование и рузаевская книгопечатня. Но шрифты и типографские принадлежности хранились в имении и только в начале 1840-х годов были проданы Симбирскому губернскому правлению, где служили вплоть до ХХ столетия издательскому делу, «но уже не для таких тонких изделий печати».

Неоценимая заслуга Н.Е. СТРУЙСКОГО перед русской культурой, скорее всего, не в его поэтических сочинениях, где он, думается, не выходил из общего ряда пиитов-современников, а в издательской деятельности, в которой ему не было равных в русской книжной культуре XVIII столетия. Драгоценная оправа, которую он создавал для своих стихов, оказалась дороже их самих.

Н.Е. СТРУЙСКИЙ вместе с домом-дворцом выстроил в своем имении новую церковь; предполагается по проекту Ф.Б. Растрелли. Храм был огромных прямо-таки циклопических размеров с усложненным гигантским куполом. А роспись этого храма, точнее, иконы возможно, выполнил Ф.С. Рокотов с учениками. Тем более, что у Рокотова был иконописный опыт.

Храм, был разрушен в 1950-х годах, а от имения Струйских ничего не осталось. Рузаевский чудесный дом-дворец, наполненный искусством и стихами, погиб при самым невероятным обстоятельствах, которые совершенно нехарактерны для истории российских усадеб. Потомки Н.Е. Струйского, полностью разорившиеся, в 1886 году продали дом за бесценок женскому монастырю в Пайгарме, где некогда в сараях обжигали кирпичи для его строительства дома и переправляли столь оригинальным способом в Рузаевку. Монашки же поступили противоположным образом: они разобрали главное здание для с в о и х  монастырских построек и перевезли кирпич обратно. Уничтожены были парк и сад. Землю распахали. По словам старожилов монашки здесь еще долго занимались огородничеством. В начале 1890-х годов через Рузаевку прошла железная дорога Московско-Казанского направления, и она превратилась в крупный железнодорожный узел, с мастерскими, грязью и угольной пылью.

После октябрьской революции остававшиеся рузаевские постройки были окончательно разорены местными крестьянами, которые «по справедливости» делили скот, сельский инвентарь и сжигали имения. Сохранился только вал с южной стороны бывшей усадьбы.

Смерть самого поэта была внезапной и своей странностью походила на его жизнь. Узнав о кончине ЕКАТЕРИНЫ II, которую он превозносил как античную богиню, Н.Е. СТРУЙСКИЙ «слег горячкой, лишился языка и в несколько дней преставился». Николай Еремеевич почил 2 декабря 1796 года в возрасте 47 лет и погребен в Рузаевке – против трапезной, около церкви, которую сам построил. Над его могилой, как он сам распорядился, был поставлен простой камень. Разумеется, могила затерялась. Его друг Гаврила Державин проводил Н.Е. Струйского в могилу не эпитафией, а эпиграммой:

Поэт тут погребен: по имени – струя.

А по стихам – болото.

Супруга СТРУЙСКОГО, Александра Петровна, была «женщина совсем других склонностей и характера …». Она пережила мужа более чем на 40 лет и умерла в 1840 году. После ее смерти принадлежавшее ей имущество было поделено между наследниками.

Прожив в браке без малого четверть века, Н.Е. и А.П. СТРУЙСКИЕ име­ли 18 детей, но лишь восемь из них смогли дожить до совершеннолетия: Юрий (1774 год - ?); Петр (ок. 1780 года - 8.11.1845 год), уездный предводитель дворянства; Леонтий (1783 год - 3.10.1823 год), умерший в ссылке в Тобольске; Александр (ок. 1787 года -2.07.1834 год), полковник, Георгиевский кавалер и Евграф (1789 год – 27.06.1841 год), подполковник, - участники Отечественной войны 1812 года. Кроме сыновей, в семье СТРУЙСКИХ было три дочери: Маргари­та (ок. 1778 года - 2.10.1858 год), переводчица, из всех детей наиболее близка к отцу; Надежда (1786 год - ?) и Екатерина (1792 год - ?).